Валентин подождал еще несколько минут, показавшихся ему бесконечными, затем извлек зуб морского дракона.

– Маазмоорн?

Он сжимал зуб так крепко, что края того врезались ему в ладонь. Он тут же направил всю силу своего разума на то, чтобы навести мост через пропасть в несколько тысяч миль, отделяющую долину Престимион от морских глубин, – но каких? Возле полюса – где скрывался морской король.

– Маазмоорн?

– Я слышу тебя, брат на суше, брат Валентин, брат-король.

Наконец-то!

– Ты знаешь, кто я?

– Я знаю тебя. Я знал твоего отца. Я знал многих до тебя.

– Ты говорил с ними?

– Нет. С тобой первым. Но я знал их. Они меня не знали, но я их знал. Я прожил много оборотов океана, брат Валентин. И я наблюдал за всем, что происходило на суше.

– Ты знаешь, что происходит сейчас?

– Знаю.

– Нас уничтожают. И ты участвуешь в этом уничтожении.

– Нет.

– Ты руководишь мятежниками-пьюриварами в их войне против нас. Нам это известно. Они почитают вас как богов, а вы их учите, как извести нас.

– Нет, брат Валентин.

– Я знаю, они поклоняются вам.

– Да, они молятся нам, поскольку мы боги. Но мы не поддерживаем их. Мы даем им лишь то, что дали бы любому, кто обратился бы к нам за помощью, но не ставим целью добиться вашего изгнания из этого мира.

– Вы наверняка ненавидите нас!

– Нет, брат Валентин.

– Мы охотимся на вас. Мы убиваем вас. Мы поедаем вашу плоть, пьем вашу кровь и делаем безделушки из ваших костей.

– Да, это правда. Но почему мы должны ненавидеть вас, брат Валентин?

Почему?

Валентин ответил не сразу. Он лежал рядом со спящей Карабеллой, похолодевший, дрожащий, с благоговейным трепетом осмысливая все услышанное: спокойное признание в том, что драконы – боги (хоть и непонятно, что сие означает); отрицание соучастия в мятеже, а теперь еще и поразительное утверждение об отсутствии ненависти к народам Маджипура за все, что они сделали. Слишком много для одного раза, сокрушительная лавина нового знания обрушилась туда, где перед этим был лишь звук колоколов, да ощущение чьего-то дальнего, неясного присутствия.

– Значит, вы неспособны на гнев, Маазмоорн?

– Мы понимаем, что такое гнев.

– Но не чувствуете его?

– Речь идет не о гневе, брат Валентин. То, что делают с нами ваши охотники, вполне естественно. Это – часть жизни; это – одна из сторон сущего. Как я, как ты. Мы восхваляем сущее во всех его проявлениях. Вы убиваете нас, когда мы проходим мимо берега того, что вы называете Цимроелем, и вы этим пользуетесь; иногда мы убиваем вас на ваших кораблях, если нам кажется, что именно так нужно сделать в тот или иной миг, и, таким образом, и мы извлекаем из вас пользу; и все это – Сущее. Когда-то пьюривары убили нескольких из нас в своем каменном городе, который лежит сейчас мертвым. Чтобы искупить свое, на их взгляд чудовищное, преступление, они разрушили свой город. Но они не поняли. Никто из вас, детей суши, не понимает. Все это – лишь проявления Сущего.

– А наше сопротивление тому, что пьюривары делают с нами? Мы не должны сопротивляться? Нужно ли нам покориться судьбе, поскольку и она – Сущее?

– Ваше сопротивление – тоже Сущее.

– Тогда твоя философия мне совершенно непонятна, Маазмоорн.

– И необязательно, брат Валентин. Но и она, и твое непонимание – Сущее.

Валентин замолчал снова. Пауза продолжалась дольше, чем предыдущая, но Валентин постоянно поддерживал контакт.

Потом сказал:

– Я хочу, чтобы закончилось время разрушения. Я собираюсь сохранить на Маджипуре то, что мы воспринимаем, как Сущее.

– Конечно.

– Мне нужна твоя помощь.

6

– Мы поймали метаморфа, мой лорд, – сказал Альсимир. – Он утверждает, что у него есть для вас и только для вас срочное сообщение.

Хиссуне сдвинул брови:

– Лазутчик, как ты думаешь?

– Скорее всего, мой лорд.

– Или даже убийца.

– Конечно, такую возможность тоже нельзя исключать, но я полагаю, что здесь он оказался не для того. Я знаю, мой лорд, что он – метаморф, и любые наши предположения могут оказаться сомнительными, но тем не менее, я присутствовал при его допросе, и он кажется искренним. Кажется.

– Искренность метаморфа! – рассмеялся Хиссуне. – А помнишь, как они заслали шпиона в свиту к Лорду Валентину?

– Да, мне рассказывали. Что же тогда с ним делать?

– Думаю, привести ко мне.

– А если он собирается выкинуть какой-нибудь грязный трюк?

– Тогда нам придется шевелиться быстрее, чем он, Альсимир. Но все же приведи его.

Хиссуне понимал, что рискует, но никак нельзя отказываться от встречи с тем, кто объявил себя посланцем противника, или просто отправить его на смерть по одному лишь подозрению в злокозненности. Положа руку на сердце, он мог признаться, что ему будет даже интересно взглянуть, наконец, на метаморфа после стольких недель блужданий по раскисшим джунглям. За все это время они не встретили ни одного метаморфа: ни единого.

Армия расположилась лагерем на опушке рощи гигантских двикковых деревьев вдоль восточной границы Пьюрифайна неподалеку от реки Стейш.

Двикки представляли собой воистину внушительное зрелище: поразительных размеров деревья со стволами окружностью с большой дом; с ярко-красной блестящей корой, изрытой невероятно глубокими трещинами; с листьями, настолько широкими, что под каждым из них могло укрыться от проливного дождя не менее двадцати человек; с колоссальными грубокожими плодами размерами не меньше флотера, внутри которых содержалась ядовитая мякоть.

По чудеса растительного мира вряд ли могли восполнить однообразие форсированного марша по залитым дождями джунглям метаморфов. Дождь лил непрерывно; плесень и гниль проникали повсюду, даже, как иногда казалось Хиссуне, и в некоторые мозги; и хотя армия растянулась по фронту на сотню миль с лишним, а второй город метаморфов Авендройн предположительно должен был находиться где-то посередине линии фронта, пока не удавалось увидеть ни города, ни следов поселений, ни признаков путей эвакуации, и вообще ни единого метаморфа. Складывалось впечатление, что они – какие-то мифологические существа, а джунгли необитаемы.

Диввис, насколько знал Хиссуне, сталкивается с такими же трудностями на другой стороне Пьюрифайна. Метаморфы немногочисленны, а их города, по-видимому, чуть ли не складные. Вероятно, они перемещаются с места на место, как легкокрылые ночные насекомые. А может быть, они приняли вид деревьев и кустов, стоят себе спокойненько и давятся со смеха, наблюдая за тем, как мимо них топает армия Коронала. И даже огромные двикки, вполне возможно, могут быть разведчиками метаморфов, подумал Хиссуне. Надо поговорить с этим шпионом, посланником, убийцей или кто он там: возможно удастся от него что-нибудь узнать, а нет – так хоть какое-то развлечение.

Вскоре вернулся Альсимир с надежно охраняемым пленником.

Он был похож на всех пьюриваров, виденных Хиссуне раньше: странная, вызывающая смутное беспокойство фигура, чрезвычайно высокая, худая до истощения, почти обнаженная, если не считать кожаной набедренной повязки.

Кожа и тонкие упругие пряди волос имели необычный бледновато-зеленый оттенок, а лицо было едва ли не лишено всяких черт: губы-щели, нос-шишка, а глаза настолько узкие, что их почти не видно за веками. Вид у пленника был беспокойный и совсем не грозный. Но тем не менее, Хиссуне хотелось, чтобы рядом с ним оказался кто-нибудь, способный читать в душах, например, Делиамбр, Тисана или даже сам Валентин, для кого чужие тайны не были секретом. Этот метаморф, возможно, задумал что-нибудь нехорошее.

– Кто вы? – спросил Хиссуне.

– Меня зовут Аарисиим. Я служу Королю Сущему, которого вы знаете под именем Фараатаа.

– Вас послал ко мне он?

– Нет, Лорд Хиссуне. Он не знает, что я здесь. – Метаморф вдруг задрожал, как-то судорожно заколыхался, и на мгновение показалось, что его тело видоизменяется и плывет. Телохранители Коронала тут же встали стеной между метаморфом и Хиссуне, опасаясь, что эти движения – прелюдия к нападению, но Аарисиим тут же овладел собой и принял прежний вид. Он тихо сказал: – Я пришел сюда, чтобы предать Фараатаа.